РУБИН В ВИНЕ

Вечер затухал, как угли покинутого костра. Усталые быки в хлевах выдыхали из ноздрей горячую тишину. В порту поднимались якоря, а моряки, уставшие от предсказуемости твёрдой земли, с вожделением смотрели на горизонт.

В городке на отвесной скале девушки заплели косы на ночь, щеками прижались к подушкам и погрузились в мечты. Закачались люльки, послышались колыбельные, шёпот, храп. Одно за другим погасли окна. К полуночи все уснули, никто не слышал, как рядом вздохнул вулкан. Трещина от этого вздоха поползла по скале, рассекла дом Джакомо, прошлась по плитке пола и штукатурке стен. Дом весь подался к пропасти, просела спальня и накренилась кровать, упала корзина с лимонами, скатились яблоки со стола.

ПО КАПЛЕ ВОЗВРАЩАТЬ ДОЖДЬ

День выдался жарким. Семья Шонг спасалась в тени соломенного навеса у крыльца своего дома. Старик откинулся на спинку плетёного кресла, в гамаке лежал молодой мужчина, женщина шелушила фасоль, сидя на табуретке.
— Пятна на ткани памяти могут поблекнуть, но не исчезнуть, — вдруг сказал старик Нуо.
Чай с утра не остывал в его чашке, лёд в посёлок привозили раз в неделю; все в семье знали, что когда жарко и невозможно работать, старик заводит длинные разговоры.
— Ты даже не помнишь год, в который родился, — усмехнулась невестка, наблюдая за толчеёй мошек над лужей.
— Зачем мне помнить ненужные вещи? — ответил ей старый Нуо. — Память — это лаковая шкатулка, в ней нельзя хранить гвозди. Такой её никому не подаришь.

ДВАДЦАТЬ НОВЫХ ИСТИН

Давно зарос травой её двор, заколочены окна. Только ветер подметает ступеньки, дождь моет стены. Даже кот и собака, когда поняли, что в доме больше не будет хозяев, прижились в других семьях.

Есть такие в нашей деревне, кто уже забыл, как однажды в сумерках к этому дому подъехала тёмная машина с людьми в форме. Деревенские наблюдали из темноты, как всю семью — супругов и их дочь Льен — затолкали в салон автомобиля. Дверь дома осталась настежь открытой. Даже когда машина скрылась, никто не решался запереть дом соседей: все боялись прикоснуться к проклятому месту и навлечь на себя несчастье. Чай нетронутым остыл в их чайнике для заварки. Рисовая лапша заплесневела в кастрюле. 

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ОКТЯБРЯ

В то субботнее утро в Керкире я сидел на горячей от солнца скамье, ел солоноватый виноград и разглядывал часы — подарок отца на день рождения. Трогал выпуклый циферблат, гладил ремешок из оленьей кожи; не верил, что дядя окажется прав, и однажды буду рад расстаться с ними.

— Как я найду Ифиджению? — спросил я дядю Адрастуса, который подарил мне свой секрет на совершеннолетие.

— Узнаешь её, едва увидишь, — ответил он с такой улыбкой, словно катал во рту засахаренный абрикос. — Только поезжай непременно в конце октября. В ноябре уже поздно.

Я поцеловал его в щёку и попросил одолжить саквояж. Неделю спустя, в пятницу, двадцать первого октября, дядя довёз меня до причала Игуменицы.

ХОЛОД НАД ОЗЕРОМ

Три вулкана в сердце Центральной Америки долго плакали, когда погасли. Так появилось озеро между горами, а его берега обжили люди из кукурузы. Но как бы глубоко ни ныряли, ни погружали палки в воду, не могли нащупать дно и решили, что его вовсе нет, а озеро — это дверь в мир мёртвых. Оттого в прибрежных деревнях мамы и бабушки говорили девочкам: «Хочешь утопить печаль? Расскажи свою тайну жалобной кукле, положи её под подушку, а наутро привяжи к камню и брось в воду. Кукла поведает о твоих мучениях господам подземного царства Шибальбы. Они помогут».
Такие девочки, как Альбальба, которых с рождения обещали кому-то в жёны, едва научились говорить, каждый день бросали в озеро по камню. Потому вода поднималась, подмывала корни деревьев, проглатывала тропинки и причалы, наступала на посёлки.

ДЖЕЛЕМ

Группа туристов всю ночь взбиралась на гору. Мы хотели первыми улыбнуться большой золотистой корове — она не спеша брела к нам с востока. Вначале дорога была широкой. Путники трещали пустяками, шутками на всех языках мира, но с каждым метром гора всё яростнее отбирала у нас дыхание, силы. Люди карабкались молча, садились на валуны у дороги, обжигали рот кофе, платили арабам за осликов цену, которую те называли.

Ближе к вершине, как и должно быть, тропа стала каменистой и узкой. Я умирал от желания присесть отдохнуть, но видел впереди парня: крепкую спину, кудри, что танцевали под каждым порывом ветра; и думал: «Он остановится перевести дыхание — и я тоже». Не догадывался, что дом этого человека — дорога, и не стоило мне с ним тягаться.

На вершине горы, кто в спальном мешке, кто под одеялом из верблюжьей шерсти, странники дожидались рассвета. 

АБСОЛЮТНО ЧИСТЫЙ ПО ЦЕЛИ ХОД

Разглядывая один из глубочайших каньонов в мире, землю индейцев навахо, я старался не корить себя за упущенный чемпионский титул. Но красота не всегда отвлекала. Перед глазами то и дело всплывали сбитая ладья, две пожертвованные пешки…

— Были и хорошие комбинации, чёрт побери! — бросил туда, где открытой раной зияли четыре земные эры. — Надо же завалиться на коротких партиях в финале! Почему мне никак не даются блицы?

Во рту стало горько. Я полез в карман за карамелькой, но неожиданно мне под ноги упала тетрадка. Я оглянулся: хозяин предмета уходил с верхней смотровой площадки. Я побежал за ним, хотел спросить, не случайно ли он обронил бумаги.