КАРУСЕЛЬ
Уж лучше рискнуть, чем мучиться сомнениями. Я спрашивал у мамы, куда исчезает ночами этот человек, в чей дом мы переехали прошлым летом, и почему возвращается под утро. Она отвечала:
— Не придумывай. Майк всегда дома.
— Он странный. Я ему не верю, — шептал я.
Мама смеялась. Она всё время смеялась. Наверное, хотела так защитить себя. А я должен защитить её от этого Майка.
Теперь трясусь в кузове его машины. Каждый поворот, каждый скрип тормозов — и сердце хрустит, как яблоко в ладони силача. Пусть мне придётся заплатить жизнью за то, что мама узнает правду. А она её непременно узнает, потому что перед тем, как спрятаться в его грузовике, я оставил на своей кровати записку, кого винить в моём исчезновении.
Что там звенит? Нащупал ящик, щёлкнул замком. Внутри тяжёлой ледяной коробки оказались топор, пила, складная лопата, мотки верёвки, щипцы, садовые ножницы. Грузовик прыгнул на кочке, ящик выскользнул из моих рук, инструменты разлетелись. Майк резко затормозил. Услышал. Всё пропало.
— Робби?
Брезентовая тьма превратилась в звёздное небо. Пахнет пустыней. Совсем близко я вижу лицо Майка.
— Что ты делаешь здесь?
— Хотел выяснить, куда ты уезжаешь по ночам. Мама должна знать правду.
Он засмеялся.
— Твоя мама всё знает, и лучше всех она знает тебя. Она мне так и сказала: «Стоит Робби пронюхать про твои ночные отлучки, закончится спокойная жизнь».
— Почему?
— Потому что это тоже станет твоим, сынок.
— Что?
— Посмотри.
Майк указал на горизонт.
— Видишь, там, где заканчиваются остроконечные горы, начинаются квадратные, созданные человеком. Это город моего детства.
Я вытянул голову и разглядел крыши, водонапорную башню, телевышку, парк аттракционов с колесом обозрения. Но что-то странное, холодное было в том месте. Через мгновение я понял — это город-призрак.
Майк тронул меня за плечо.
— Садись в кабину. Сегодня справимся быстрее, потому что нас двое.
Он покрутил ручку радио, хриплый голос ведущего заговорил что-то про джаз. Майк взял с приборной панели недоеденный бутерброд. Я понял, что его сделала мама, и сердцу стало спокойней.
— Города, как люди, умирают разной смертью, — сказал он. — Иногда города умирают как от выстрела, внезапно. За часы лишаются всех своих жителей.
— Это Дикнон?
Майк кивнул.
— Там взорвалась фабрика? Или обвалилась шахта? Нам что-то такое рассказывали в школе…
Зазвучала мелодия, Майк сделал радио погромче.
Час спустя мы остановились у парка аттракционов. Его ржавыми суставами скрипел ветер. Я выпрыгнул из машины и прошёлся вдоль молчаливых громадин. Луна обливала всё синим светом, разрисовывала песок причудливыми тенями. Я коснулся качелей и обжёгся.
— Теперь ты понимаешь, почему я приезжаю сюда ночью? — засмеялся Майк и вытащил из бардачка перчатки. — Сегодня заберём эту.
Он подошёл к облезлой карусели с шестью лошадками. Плечи его опустились.
— Нельзя просто так покидать вещи, которые дарили счастье. Вещи всё помнят. Счастливые вещи помнят счастье. Карусели — счастливейшие их железок. Эту нужно лишь покрасить, поменять лампочки, пересадить ей сердце.
Майк похлопал по бокам лошадок, прошёлся пальцами по их неподвижным гривам.
— Чувствуешь? — он с шумом втянул воздух. — Здесь ещё пахнет сахарной ватой. — Больше всего на свете я любил это место. Субботы и воскресенья, клоунов на ходулях, запах воздушной кукурузы. Здесь я смеялся, мы все смеялись, но я не мог поступить как они: просто уехать, оставить всё это ржавчине и пустыне. Даже огромный муравейник можно перенести в другое место по травинке. Сегодня заберём эту.
— Что ты делаешь с ними?
— Ремонтирую и продаю в другие парки. Карусели — самое важное. Скоро дойдут руки до всего остального.
Я замер от страшной догадки.
— Наш дом…?
— Это мой дом детства, — улыбнулся Майк. — Ну, теперь нас двое, значит работа пойдёт быстрее.
Я держал фонарь, отчим скручивал с карусели лошадок, снимал перегоревшие гирлянды. Я смотрел на небо, на часы. Волновался, что утро наступит прежде, чем мы успеем доделать работу. Майк же спокойно оборачивал каждую деталь бумагой и тканью, точно как мама заворачивала наш фарфор и хрусталь во время переезда.
Мы привязали один конец троса к карусели, другой — к машине. Майк велел мне сесть за руль и закричал:
— Трогай!
Я нажал на газ. Карусель накренилась. Майк помог ей освободиться от старой земли лопатой. Мы погрузили каркас в кузов и затянули брезентом. Потом долго ехали в направлении утра по охлаждающей всё, кроме сердца, ночи. Позади, крепко привязанный, лежал кусок счастья.
— Мама тоже думала, что никто не появится в её жизни, чтобы вытащить из страданий, — прошептал я.
Майк улыбнулся, не отрывая глаз от дороги.
Я посмотрел в зеркало заднего вида на пустой город.
— Мы скоро вернёмся, — сказал отражению и отёр лоб манжетой рубашки.
— Не придумывай. Майк всегда дома.
— Он странный. Я ему не верю, — шептал я.
Мама смеялась. Она всё время смеялась. Наверное, хотела так защитить себя. А я должен защитить её от этого Майка.
Теперь трясусь в кузове его машины. Каждый поворот, каждый скрип тормозов — и сердце хрустит, как яблоко в ладони силача. Пусть мне придётся заплатить жизнью за то, что мама узнает правду. А она её непременно узнает, потому что перед тем, как спрятаться в его грузовике, я оставил на своей кровати записку, кого винить в моём исчезновении.
Что там звенит? Нащупал ящик, щёлкнул замком. Внутри тяжёлой ледяной коробки оказались топор, пила, складная лопата, мотки верёвки, щипцы, садовые ножницы. Грузовик прыгнул на кочке, ящик выскользнул из моих рук, инструменты разлетелись. Майк резко затормозил. Услышал. Всё пропало.
— Робби?
Брезентовая тьма превратилась в звёздное небо. Пахнет пустыней. Совсем близко я вижу лицо Майка.
— Что ты делаешь здесь?
— Хотел выяснить, куда ты уезжаешь по ночам. Мама должна знать правду.
Он засмеялся.
— Твоя мама всё знает, и лучше всех она знает тебя. Она мне так и сказала: «Стоит Робби пронюхать про твои ночные отлучки, закончится спокойная жизнь».
— Почему?
— Потому что это тоже станет твоим, сынок.
— Что?
— Посмотри.
Майк указал на горизонт.
— Видишь, там, где заканчиваются остроконечные горы, начинаются квадратные, созданные человеком. Это город моего детства.
Я вытянул голову и разглядел крыши, водонапорную башню, телевышку, парк аттракционов с колесом обозрения. Но что-то странное, холодное было в том месте. Через мгновение я понял — это город-призрак.
Майк тронул меня за плечо.
— Садись в кабину. Сегодня справимся быстрее, потому что нас двое.
Он покрутил ручку радио, хриплый голос ведущего заговорил что-то про джаз. Майк взял с приборной панели недоеденный бутерброд. Я понял, что его сделала мама, и сердцу стало спокойней.
— Города, как люди, умирают разной смертью, — сказал он. — Иногда города умирают как от выстрела, внезапно. За часы лишаются всех своих жителей.
— Это Дикнон?
Майк кивнул.
— Там взорвалась фабрика? Или обвалилась шахта? Нам что-то такое рассказывали в школе…
Зазвучала мелодия, Майк сделал радио погромче.
Час спустя мы остановились у парка аттракционов. Его ржавыми суставами скрипел ветер. Я выпрыгнул из машины и прошёлся вдоль молчаливых громадин. Луна обливала всё синим светом, разрисовывала песок причудливыми тенями. Я коснулся качелей и обжёгся.
— Теперь ты понимаешь, почему я приезжаю сюда ночью? — засмеялся Майк и вытащил из бардачка перчатки. — Сегодня заберём эту.
Он подошёл к облезлой карусели с шестью лошадками. Плечи его опустились.
— Нельзя просто так покидать вещи, которые дарили счастье. Вещи всё помнят. Счастливые вещи помнят счастье. Карусели — счастливейшие их железок. Эту нужно лишь покрасить, поменять лампочки, пересадить ей сердце.
Майк похлопал по бокам лошадок, прошёлся пальцами по их неподвижным гривам.
— Чувствуешь? — он с шумом втянул воздух. — Здесь ещё пахнет сахарной ватой. — Больше всего на свете я любил это место. Субботы и воскресенья, клоунов на ходулях, запах воздушной кукурузы. Здесь я смеялся, мы все смеялись, но я не мог поступить как они: просто уехать, оставить всё это ржавчине и пустыне. Даже огромный муравейник можно перенести в другое место по травинке. Сегодня заберём эту.
— Что ты делаешь с ними?
— Ремонтирую и продаю в другие парки. Карусели — самое важное. Скоро дойдут руки до всего остального.
Я замер от страшной догадки.
— Наш дом…?
— Это мой дом детства, — улыбнулся Майк. — Ну, теперь нас двое, значит работа пойдёт быстрее.
Я держал фонарь, отчим скручивал с карусели лошадок, снимал перегоревшие гирлянды. Я смотрел на небо, на часы. Волновался, что утро наступит прежде, чем мы успеем доделать работу. Майк же спокойно оборачивал каждую деталь бумагой и тканью, точно как мама заворачивала наш фарфор и хрусталь во время переезда.
Мы привязали один конец троса к карусели, другой — к машине. Майк велел мне сесть за руль и закричал:
— Трогай!
Я нажал на газ. Карусель накренилась. Майк помог ей освободиться от старой земли лопатой. Мы погрузили каркас в кузов и затянули брезентом. Потом долго ехали в направлении утра по охлаждающей всё, кроме сердца, ночи. Позади, крепко привязанный, лежал кусок счастья.
— Мама тоже думала, что никто не появится в её жизни, чтобы вытащить из страданий, — прошептал я.
Майк улыбнулся, не отрывая глаз от дороги.
Я посмотрел в зеркало заднего вида на пустой город.
— Мы скоро вернёмся, — сказал отражению и отёр лоб манжетой рубашки.