В кокосах часто находят скелеты мышей.

Тощим и голодным легко проникнуть в орех,

но куда трудней оттуда выбраться, став жирными и умиротворёнными.

 

Виктор Корчной, гроссмейстер

 

 

Они, прыгая на волнах, неслись по малахитовой реке к белому каньону. Эдгар поглаживал лодочный мотор, размазывая по нему тёплые капли.

 

— Вы из Техаса? — прокричал он паре пассажиров. — Был тут у нас один доктор из Техаса. Приехал на год и остался насовсем. Жил в доме над рекой, готовил на дровах, при нежной луне ходил с индейцами собирать травы. Совсем безнадёжных силой заставлял пить таблетки. В таблетки, конечно же, никто не верил, но верили в доктора и выздоравливали. Умер в шестьдесят шесть. Точно в своё время.

 

— Всё умирают в своё время, — бросила из-за плеча женщина на передней скамье.

 

Ветер трепал её волосы и полы жакета.

 

— Некоторые должны умирать раньше, — усмехнулся Эдгар, прижимая лодку к берегу, чтобы другая моторка могла пройти рядом.

 

Габриэль обернулся и посмотрел на лодочника поверх тёмных очков, но ничего не сказал. Он опустил пальцы в летящую назад воду, убедился, что жена смотрит в другую сторону, и облизал их: хотел понять, почему эту реку называют Сладкой.

 

— Габриэль, вытащи пальцы изо рта! Сумасшедший! — прокричала Виктория, убирая волосы с лица.

 

Меловые скалы начали расступаться. Ещё немного — и вот оно, море, позеленевшее от прикосновения с рекой, но всё такое же жгуче солёное. Чайки и пеликаны расселись на ржавых скелетах барж. По берегу неспешно двигались люди гарифуна — потомки африканских рабов, карибов и араваков.

Мотор лодки заглох у покрытого мхом причала.

 

— Ну и дыра, — прошептала Виктория мужу.

 

— Только на один день. Завтра поедем, куда хочешь ты.

 

Она насупилась. Подала ладонь Эдгару и выбралась из судёнышка. Лодочник отнёс чемоданы в гостиницу и попрощался с парой.

 

Из их номера было видно море, причал и город с разноцветными хижинами. Виктория скинула туфли и легла на кровать.

 

— Только не открывай окна, — она поморщилась. — Налетит всякого.

 

Габриэль постучал пальцами по стеклу и поджал губы.

 

Женщина встала с кровати, включила кондиционер, телевизор, нашла американский канал. Задёрнула шторы, словно за ними было не море, а их двор с яблоней и жёлтым забором. Достала из чемодана аппарат с отравляющей насекомых жидкостью, воткнула его в розетку. Надела пижаму, намазала руки, ступни, шею репеллентом.

 

Габриэль следил за ней из кресла. Она поймала его взгляд и ответила:

 

— Дэнге, дорогой. Жёлтая лихорадка, вирус Зика. Я оставлю тебе крем здесь, на твоей тумбочке.

 

Снаружи разноцветные птицы играли с эхом, на пристани переговаривались рыбаки, взвешивали улов на весах с дрожащей стрелкой. Чайки сбивались в галдящие тучи, сражались за рыбьи головы и желудки. Габриэль глядел на всё это в просвет меж клетчатых штор, пока комнату заполняли новости: дебаты кандидатов в президенты, взрывы в Сирии, колебания цен на нефть. Гудел кондиционер, воздух пропитался ядом для насекомых с запахом яблока и корицы.

 

Когда Виктория засопела с телефоном в руке, Габриэль на цыпочках прошёл до двери и тихо щёлкнул замком.

 

Воздух в Ливингстоне стал чёрным, как кожа его обитателей. Там, где река сливалась с морем, поднималась апельсиновая луна. Габриэль побрёл к порту. Сел на причал, опустил ноги в воду, откупорил купленную по дороге бутылку рома. Пил из горлышка, жмурясь от удовольствия после каждого глотка. Позади него, на улицах без фонарей, люди жгли дрова под кирпичными плитами, бросали в кипящее кокосовое молоко рыбу, бананы, овощи — всё, что смогли раздобыть за день. Ромом цвета патоки отмечали улов и просили богов, чтобы сети не пустовали, а ураганы обходили их берега стороной.

 

— Жизнь, — прошептал Габриэль.

 

Ему вдруг захотелось разделить всё это с женой, но не с теперешней, а с прежней, с той, с которой он ютился в комнате без телевизора и готовил еду на переносной плитке. В те времена фрукты она мыла под краном, а не отмачивала в антимикробном растворе. Когда появлялся насморк, чистила апельсин и клала на язык ложку мёда. Не носила обеззараживающий гель в сумочке, на улице не мазалась каждые полчаса солнцезащитным кремом, не боялась кишечных инфекций и развивающихся стран. Ходила босиком, брала закуренную сигарету из чужих рук, купалась в озёрах и реках. Потом появился дом побольше, телевизор в гостиной, телевизор на кухне, телевизор в спальне. И началось: «Пока путешествуем, будем пить только газированную воду, её сложнее подделать», «Габриэль, никакого пальмового масла и кокосового молока, наши желудки этого не примут».

 

Мужчина допил ром и нехотя поплёлся в отель.

 

Виктория спала. Он раздвинул шторы. Положил ладонь на ручку балконной двери, поколебался минуту, но всё же отворил её. Ночь трещала, переливалась лунными иголками, гудела барабанами людей гарифуна. Габриэль лёг рядом с женой и наслаждался звуками ночи, пока не уснул.

 

Ему снились золотые крупинки в прозрачной воде горных рек. Берега без тропинок, без срубленных веток и следов от костров. В рюкзаке котелок звенит о складной ножик, приятно тянут консервные банки и сухари. Главная забота, чтобы не промокли спички, а золото только предлог. Золото…

 

Золотом било ему в глаза. Первые лучи шарили по притихшему Ливингстону. Поскрипывала распахнутая балконная дверь. Виктория спала в маске на глазах, укрытая простыней по подбородка.

 

Габриэль бросился к балконной двери и закрыл её. Задёрнул шторы, вернулся в кровать.

 

В ресторане готовили столы к завтраку. Звенели приборы, жужжала соковыжималка, напевали официанты. Новенькое солнце цвета папайи отрывалось от джунглей. Рыбаки лодками чертили бороздки на неподвижной воде. Птицы в лесу прочищали горло, раскрывались кувшинки, чайки топтались по сырым доскам пристани. Габриэль вспомнил слова лодочника: «Некоторые должны умирать раньше. Знаете, сколько таких полумертвых я вожу с одного берега на другой каждый день?»

 

Виктория сопела рядом, и снились ей кандидаты в президенты, графики колебания валют и новая коллекция известного дизайнера.